VII
В заключение приведу здесь легенду, которая сложилась о Чернышевском еще при его жизни в далекой Сибири, на Лене.
Чернышевского привезли в Россию летом, а я ехал тем же путем осенью того же года.
Трудно представить себе что-либо более угрюмое, печальное и неприветное, чем приленская природа. Голые скалы, иногда каменная стена на десятки верст, и наверху, над вашей головой, только лиственничный лес да порой кресты якутских могил. И так почти на три тысячи верст. Русское население Лены -- это ямщики, поселенные здесь с давних времен правительством и живущие у государства на жалованье. Это своего рода сколок старинных "ямов", почтовая служба для государственных целей, среди дикой природы и полудикого местного населения, среди тяжкой нужды. "Мы пеструю столбу караулим, -- говорил мне с горькой жалобой один из ямщиков своим испорченным полурусским жаргоном: -- пеструю столбу, да серый камень, да темную лесу". В этой фразе излилась вся горькая жизнь русского мужика, потерявшего совершенно смысл существования. "Столбы для дому бей в камень, паши камень и камень кушай... и слеза наша на камень этот падет", -- говорил другой.
Эти люди, которые, как все люди, все ждут чего-то и на что-то надеются, везли Чернышевского, когда его отправляли на Вилюй. Они заметили, что этого арестанта провожают с особенным вниманием, и долго в юртах этих мужиков, забывающих родной язык, но хранящих воспоминание о далекой родине, толковали о "важном генерале", попавшем в опалу. Затем его провезли обратно и опять с необычными предосторожностями.
В сентябре 1884 года, через несколько месяцев после проезда Чернышевского по Лене в Россию, мне пришлось провести несколько часов на пустынном острове Лены в ожидании, пока пронесется снеговая туча. Мы с ямщиками развели огонь, и они рассказывали о своем житьишке.
-- Вот разве от Чернышевского не будет ли нам чего? -- сказал один из них, задумчиво поправляя костер.
-- Что такое? от какого Чернышевского? -- удивился я.
-- Ты разве не знаешь Чернышевского, Николай Гавриловича?
И он рассказал мне следующее:
"Чернышевский был у покойного царя (Александра II) важный генерал и самый первейший сенатор. Вот однажды созвал государь всех сенаторов и говорит: -- "Слышу я -- плохо у меня в моем государстве: людишки больно жалуются. Что скажете, как сделать лучше? Ну, сенаторы... один одно, другой другое... Известно уж, как всегда заведено. А Чернышевский молчит. Вот, когда все сказали свое, царь говорит: -- "Что же ты молчишь, мой сенатор Чернышевский? Говори и ты". -- Все хорошо, твои сенаторы говорят, -- отвечает Чернышевский, -- и хитро, да все, вишь, ее то. А дело-то, батюшка-государь, просто... Посмотри на нас: сколько на нас золота да серебра навешано, а много ли мы работаем? Да, пожалуй, что меньше всех! А которые у тебя в государстве больше всех работают -- те вовсе, почитай, без рубах. И все так идет навыворот. А надо вот как: нам бы поменьше маленько богатства, а работы бы прибавить, а прочему народу убавить тягостей.
Вот услышали это сенаторы и осердились. Самый из них старший и говорит: -- "Это, знать, последние времена настают, что волк волка съесть хочет". -- Да один за одним и ушли.
И сидят за столом - царь да Чернышевский -- одни.
Вот царь и говорит: -- "Ну, брат Чернышевский, люблю я тебя, а делать нечего, надо тебя в дальние места сослать, потому с тобой с одним мне делами не управиться".
Заплакал, да и отправил Чернышевского в самое гиблое место, на Вилюй. А в Петербурге осталось у Чернышевского семь сынов, и все выросли, обучились, и все стали генералы. И вот, пришли они к новому царю и говорят: -- "Вели, государь, вернуть нашего родителя, потому его и отец твой любил. Да теперь уж и не один он будет, -- мы все с ним, семь генералов".
Царь и вернул его в Россию, теперь, чай, будет спрашивать, как в Сибири, в отдаленных местах народ живет... Он и расскажет...
Привез я его в лодке на станок, да как жандармы-то сошли на берег, -- я поклонился в пояс и говорю:
-- Николай Гаврилович! Видел наше житьишко?
-- Видел, -- говорит.
-- Ну, видел, так и слава-те господи".
Так закончил рассказчик, в полной уверенности, что в ответе Чернышевского заключался залог лучшего будущего и для них, приставленных караулить "пеструю столбу да серый камень".
-- А-а. Похоже на правду, именно похоже! Умные парни эти ямщики.
1904
ПРИМЕЧАНИЯ
Как критик и историк, литературы В. Г. Короленко начал выступать в середине 90-х годов прошлого века, однако вопросы эстетики, истории литературы и критики привлекали внимание писателя с начала его творческой деятельности. Об этом говорят его многочисленные письма к писателям и начинающим литераторам, а также дневниковые записи. Большое общественное и историко-литературное значение представляют высказывания Короленко о творчестве молодого Горького, Серафимовича и целого ряда писателей из народа (С. Подъячев, С. Дрожжин и др.).
В основе литературно-критических взглядов Короленко лежат традиции русской революционно-демократической критики прошлого века. В своих статьях и рецензиях Короленко выступал непримиримым врагом литературной реакции. Литературно-критические статьи Короленко были направлены против декадентских и упадочнических литературных теорий. Он воссоздавал в своих статьях образы Гоголя, Белинского, Чернышевского, Салтыкова-Щедрина, выступал поборником принципов критического реализма. По своим эстетическим воззрениям Короленко принадлежал к тому демократическому лагерю в литературе, который с начала нынешнего века возглавлялся А. М. Горьким. При всем том литературно-критическая деятельность Короленко не свободна от известного субъективизма, недооценки философской самостоятельности гигантов революционно-демократической мысли, не лишена отдельных исторических и литературных неточностей.
Мемуарные статьи Короленко дополняют его критические выступления. Короленко был лично знаком с крупнейшими писателями его времени -- Н. Г. Чернышевским, Л. Н. Толстым, А. П. Чеховым, А. М. Горьким, Г. И. Успенским и др. Отличный мастер мемуарного жанра, Короленко оставил яркие портреты своих современников-писателей, имеющие не только историко-литературное, но и художественное значение.
"Правда" писала в 1913 году: "Короленко не может пройти мимо целого ряда гнетущих явлений русской жизни, порожденных господством реакции, он тоже "не может молчать" и возвышает свой протестующий голос" ("Дооктябрьская "Правда" об искусстве и литературе", 1937).
Рисуя ужасы беззаконий царской полиции, разоблачая темные силы реакции, Короленко твердо верил в торжество правды, в силы народа. "Короленко счастливо сочетал в себе, -- писала "Правда" в той же статье "Писатель-гражданин",-- дар недюжинного художника с талантом и темпераментом публициста и общественного деятеля. Свое бодрое настроение, свою большую веру в лучшее будущее Короленко от юношеских лет пронес через мрачную эпоху 80-х [годов], эпоху всеобщего уныния и безверия, и через мертвую полосу реакции, и в свои 60 лет является все тем же неутомимым протестантом..."
Написаны в 1889--1890 годах. По цензурным условиям публикация воспоминаний была невозможна, однако они широко распространились в рукописных списках. В 1894 году без ведома автора воспоминания были напечатаны в Лондоне. В России они были опубликованы лишь в 1904 году в одиннадцатой книге журнала "Русское богатство" за 1904 год.
Для свидания с Н. Г. Чернышевским Короленко в августе 1889 года специально приезжал в Саратов. Как пишет Короленко, Чернышевский принял его "очень радушно, даже сердечно", и они "долго беседовали, перебирая старину" (из письма к П. С. Ивановской от 5 апреля 1890 г.). Чернышевский высоко ценил Короленко за смелый публичный протест против самодержавного строя, за яркий художественный талант публициста и писателя. "Это большой талант, это тургеневский талант", -- говорил о нем Чернышевский. Внимание великого революционного демократа было еще в 1885 году привлечено рассказом Короленко "Сон Макара". "Н. Г. высказал удивление той верности, с которой так мастерски нарисован... якут, что написать так мог только талантливый человек, хорошо изучивший быт и душу якутов", -- писал один из астраханских знакомых Чернышевского (К. Ерымовский. Чернышевский в Астрахани. 1952 г.).
Бесспорно влияние Чернышевского на развитие мировоззрения и литературно-эстетических взглядов Короленко. Однако в воспоминаниях Короленко о Чернышевском отразилась известная недооценка колоссального значения личности Чернышевского и самостоятельности его философских взглядов "Чернышевский, -- писал В. И. Ленин, -- единственный действительно великий русский писатель, который сумел с 50-х годов вплоть до 88-го года остаться на уровне цельного философского материализма и отбросить жалкий вздор неокантианцев, позитивистов, махистов и прочих путаников" (Ленин. Соч., т. 14, стр. 346).
Опьяненный захватывающим, одуряющим потоком событий... только что начавшейся реформы "всю узость, все убожество пресловутой "крестьянской реформы", весь ее крепостнический характер" (Ленин. Соч., т. 17, стр. 96).
"Большой процесс" -- "процесс 193-х" по делу о "революционной пропаганде в империи". В течение трех лет, пока велось следствие, число обвиняемых, арестованных по этому делу, доходило до 2 тысяч человек. Дело разбиралось в Сенате с 18 октября 1877 по 23 января 1878 года.
"Каракозовцы" -- осужденные по делу Каракозова (1840--1866), покушавшегося на жизнь Александра II в апреле 1866 года.
-- в 1862 году воскресные школы были закрыты властями и создано судебное дело о распространении революционных идей среди учеников воскресных школ. Участники этого движения были приговорены к каторге, замененной ссылкой.
Стихи Некрасова Муравьеву -- Короленко повторяет распространенное в ту пору ошибочное мнение о принадлежности поэту ходившей в списках "Оды Муравьеву".
составлял указатель ко "Всеобщей истории" Вебера. От Иллариона Галактионовича Чернышевский узнал о десятилетней ссылке В. Г. Короленко.