В романе "Что делать?" четко прослеживается дифференциация "новых людей". Она оказалась на редкость устойчивой в художественной практике демократической литературы, по крайней мере на протяжении двух десятилетий.
Современники Чернышевского очень хорошо понимали творческие трудности в обрисовке нового типа современного деятеля. "Мы вообще думаем, что современного молодого человека нельзя выбирать еще в герои романа, - пишет "землеволец" С. С. Рымаренко в рукописной лекции о романе И. С. Тургенева "Отцы и дети" весной 1862 г., - глубокий анализ его действий подлежит более ведению III Отделения, нежели художника современного общества. Думаю, комментарии тут - лишнее дело, всякий и без них понимает, что я хочу сказать". Рымаренко предвидит лишь две возможности для писателя: "Одно из двух - или говорить об нем обиняками, или изображать его совсем в другом свете против настоящего. И то и другое незавидно". [20]
"новых людей" на "обыкновенных" (Лопухов, Кирсанов, Вера Павловн"а, Мерцалов, Полозова) и "особенных" (Рахметов), наполнив эти понятия глубоким общественно-идеологическим смыслом, сохранив при этом высокий уровень художественной впечатляемости. Условное выделение двух типов в системе положительных персонажей имеет свои философские и общественно-исторические обоснования. Особенно часто упоминается в этой связи влияние философско-антропологических представлений Чернышевского при выделении "необыкновенных людей" в "особую породу", как имеющих право на это обособление вследствие прирожденных свойств своей индивидуальной "натуры". Это влияние антропологизма на художественный метод автора "Что делать?" нередко преувеличивается, некоторые критики романа при таком подходе тенденциозно отмечают в образе Рахметова даже "двойственность", "прямолинейность", "схематизм" и другие "недостатки" и отступления от реализма. Неверные акценты при определении мировоззренческих, антропологических и художественно-эстетических аспектов в типологической структуре "новых людей" во многом объясняются игнорированием связей романа с революционной действительностью 60-х гг., с одной стороны, и недооценкой художественно-логических средств комплексного воссоздания облика интеллектуального деятеля - с другой. "Обстоятельства" жизни, социальное бытие, а не биологически заданные свойства человеческой натуры определяют поведение и мораль "новых людей" -и "особенных", и "обыкновенных".
"Что делать?" подтверждается практикой "землевольческих" деятелей, предусматривающей, помимо организации "подземного", по наименованию того времени, общества, также формы легального воздействия на социальные слои, к которым, например, одна из мемуаристок (М. Н. Слепцова) относила "издание популярных книг, организацию читален с очень дешевой платой, устройство сети воскресных школ". [21]
Авторская дальновидность Чернышевского состоит в том, что, чутко уловив в жизни эти два аспекта общественной деятельности, он "перевел" их на уровень художественной типологии. Однако романист не противопоставлял "особенных людей" "обыкновенным", руководителей революционного подполья рядовым деятелям освободительного движения, а наметил диалектическую взаимосвязь между ними, введя в качестве переходного связующего звена образы "дамы в трауре" и "мужчины лет тридцати". В дальнейшем демократическая литература 60-70-х гг. отразит расширение взаимосвязи между "исключительным" и "обыкновенным", которое будет наблюдаться в истории нескольких поколений революционных борцов.
В сферу деятельности "обыкновенных" людей Чернышевский включил легальную просветительскую работу в воскресных школах (преподавание Кирсанова и Мерцалова в коллективе работниц швейной мастерской), среди передовой части студенчества (Лопухов мог часами вести беседы со студентами), на заводских предприятиях (занятия в заводской конторе для Лопухова - один из путей оказания "влияния на народ целого завода" - XI, 193), на научном поприще. С именем Кирсанова связан научно-медицинский сюжет столкновения врача-разночинца с "тузами" петербургской частной практики - в эпизоде лечения Кати Полозовой; его же опыты над искусственным производством белковины приветствует Лопухов как "полный переворот всего вопроса о пище, всей жизни человечества" (XI, 180).
"особенного" человека. В условиях первой революционной ситуации выделение из среды новых героев "особенных людей" - революционеров, признание за ними центрального положения в общей расстановке романных персонажей было несомненно гражданским и творческим подвигом писателя. Несмотря на то что писатель не имел возможности рассказать подробно о тех сторонах жизни", в которых Рахманов (первоначальная фамилия Рахметова в черновом варианте романа) был "главным действующим лицом" (XI, 729), ему все-таки удалось воссоздать морально-психологический облик профессионального революционера, познакомить с его социальными, идеологическими и нравственными представлениями, проследить пути и условия формирования нового героя современности, даже намекнуть на некоторые конкретные аспекты его практической деятельности.
Разумеется, все это достигается особыми путями художественного обобщения, в котором исчезают исторически конкретные имена и события, а средства иносказания служат дополнительными творческими находками для воссоздания таинственной, скрытой от глаз "просвещенных людей" "подземной" деятельности Рахметовых. Художественное воздействие на читателя осуществлялось при помощи целого комплекса средств, включающих в себя авторское вмешательство (раздел XXXI - "Беседа с проницательным читателем и изгнание его" и др.), многозначное использование художественного (событийного) времени, допущение двух вариантов деятельности Рахметова в период с 1859 по 1861 г. (за границей и в русских условиях), художественно-символическое сравнение героя с бурлацким вожаком Никитушкой Ломовым. В роман введены намеренно гротескные, на первый взгляд "неправдоподобные" эпизоды из жизни Рахметова: знаменитая "проба" героя на постели, утыканной гвоздями (Рахметов готовится к возможным пыткам и лишениям), и "романтическая история" его взаимоотношений со спасенной им молодой вдовой (отказ автора от любовной интриги при изображении профессионального революционера). Повествователь может неожиданно перейти от полулегендарного высокого стиля рассказов и слухов о господине "очень редкой породы,) к житейски-бытовой сценке беседы теперь уже "хитрого", "милого", "веселого человека" с Верой Павловной (раздел XXX третьей главы). Во всем разделе последовательно проведена продуманная лексико-стилистическая система иносказания (Рахметов "занимался чужими делами или ничьими в особенности делами", "личных дел у него не было, это все знали", "огненные речи Рахметова, конечно, по о любви" и т. д.).
"рахметовских" частях романа впервые представлены новые сюжетные ситуации, которые станут опорными в структуре последующих произведений о профессиональных революционерах. Описание трехлетнего странствия Рахметова по России, введенное в повествование как частный эпизод биографии героя, добившегося "уважения и любви простых людей", оказалось неожиданно популярным среди читателей романа, а затем получило творческое развитие во многих произведениях, построенных на сюжете "хождения в народ" и встреч героя с простолюдинами. Достаточно напомнить наблюдение одного мемуариста, который в двух-трех фразах Чернышевского о том, как Рахметов "тянул лямку" с бурлаками, увидел "первый намек на "хождение в народ"". [22] А в конце лета 1874 г., в самый разгар исторического "хождения в народ", Д. М. Рогачев повторил путь Рахметова, отправившись с бурлаками по Волге. За два года странствий он был бурлаком, грузчиком и чернорабочим.
Мотив "хождения", "странствия" и встреч лежит в основе многих произведений о "новых людях". Среди них - "Степан Рулев" Н. Бажина, "Эпизод из жизни ни павы, ни вороны" А. Осиповича-Новодворского, "Новь" И. Тургенева, "По градам и весям" П. Засодимского и др. Генетически восходят к эпизодам "хождения в народ", освоенным демократической литературой, сюжетные повороты повести М. Горького "Мать" в связи с описанием поездок Рыбина, Ниловны и Софьи в села и деревни.
"Что делать?" привлекали поездки Рахметова за границу. В обстановке укрепления связей революционеров с русской политической эмиграцией и, в частности, с Русской секцией Первого Интернационала Рахметов был воспринят даже как пропагандист "Западного движения". [23] В литературе после Чернышевского стали привычными сюжетные ситуации, отражающие поездки "новых людей" за границу и жизнь русской политической эмиграции ("Шаг за шагом" И. Омулевского, "Василиса" Н. Арнольди, "Одна из многих" О. Шапир, "Два брата" К. Станюковича, "Андрей Кожухов" С. Степняка-Кравчинского и др.). Чернышевский вернулся к этому сюжету в сибирской ссылке, рассказав в романе "Отблески сияния" о заграничных странствиях своего нового героя Владимира Васильевича, участника Парижской Коммуны.
Не менее (если не более) популярным среди читателей был "эротический эпизод" из жизни Рахметова. Рахметовский ригоризм в отношении к женщине заметно повлиял на молодежь, например, в преддверии массового хождения в народ. Считалось, что семейная жизнь с ее радостями создана не для революционеров, обреченных на гибель. В уставы некоторых революционных кружков предлагалось "внести безбрачие, как требование от членов". Рахметовскому ригоризму следовали виднейшие революционеры-семидесятники - А. Михайлов, Д. Лизогуб, С. Халтурин, М. Ашенбреннер и др.
Трудно переоценить литературные последствия сюжета, впервые рассказанного Кирсановым о своем необыкновенном друге Рахметовский вариант "rendez-vous" прочно укоренился в произведениях о профессиональных революционерах, во многом определяя их сюжетно-композиционную структуру. По-рахметовски строят свою личную жизнь Степан Рулев у Н. Бажина, Рязанов у В. Слепцова ("Трудное время"), Теленьев у Д. Гирса ("Старая и юная Россия"), Павлуша Скрыпицын (в первой части романа В. Берви-Флеровского "На жизнь и смерть") и Анна Семеновна с ее теорией безбрачия (во второй части того же произведения), Лена Зубова и Анна Вулич у С. Степняка-Кравчинского ("Андрей Кожухов") и, наконец, Павел Власов у М. Горького ("Мать").
"новых людях" разрабатывался и другой сюжетный вариант, кстати, предусмотренный тоже Чернышевским в трагической истории "дамы в трауре" и "мужчины лет тридцати" как альтернатива рахметовскому отношению к браку. Он был воплощен, например, в описании взаимоотношений Скрипицына и Анюты, Павлова и Маши, Испоти и Анны Семеновны в упомянутом уже романе Берви-Флеровского, Зины Ломовой и Бориса Маевского, Тани Репиной и Андрея Кожухова -в произведении С. Степняка-Кравчинского. Эти сюжетные любовно-интимные ситуации заканчивались обычно трагически. Жизнь подтвердила, что в условиях отсутствия политических свобод, в обстановке жандармских репрессий революционер лишен семейного счастья.
Величайшую заслугу Чернышевского-романиста В. И. Ленин видел в том, что "он не только показал, что всякий правильно думающий и действительно порядочный человек должен быть революционером, но и другое, еще более важное: каким должен быть революционер, каковы должны быть его правила, как к своей цели он должен идти, какими способами и средствами добиваться ее осуществления". [24]
Не случайно отрывки из романа, раздел "Особенный человек" в частности, в рукописном виде распространялись в революционных кружках 70-х гг. Анна Андреева (Московский революционный кружок "петровцев") переписывает дня себя всю рахметовскую часть произведения на 53 страницах. В тетради Михаила Блинова, переданной Владимиру Жебуневу (Одесский кружок), выписан целый абзац о Рахметове ("Мало их, но ими расцветает жизнь" и т. д.). Вятский гимназист Михаил Бородин восхищен тем, что Рахметов роздал имение и оставил у себя столько, сколько необходимо для самого простого существования. Василий Трощанский (Вятский кружок) считает Рахметова идеалом истинного общественного деятеля. Выписки из "Что делать?" можно найти в бумагах С. К. Волкова, рабочего Петербургского патронного завода, впоследствии одного из учредителей "Северного союза русских рабочих", вятского врача В. А. Спасского, харьковского гимназиста Н. Литошенко, который перевел в стихи пересказ песни Веры Павловны "Са ira".
Художественное открытие Чернышевским человека идеи (в его революционном варианте) было стимулирующим импульсом для создания других эпохальных образов интеллектуального героя в произведениях Ф. Достоевского и Л. Толстого. Литературоведческая наука накопила достаточно доказательств типологической родственности "особенного человека" Чернышевского со "сверхидеальным" характером героя из романа Достоевского "Идиот" или толстовскими искателями философского смысла жизни в романе "Война и мир". При всем индивидуальном различии Рахметова, Мышкина и Пьера Безухова в идейно-философском и нравственном осмыслении жизни они, в конечном счете, определяли высокий уровень духовных исканий русских передовых людей накануне первой революции в России и свидетельствовали об огромных художественно-эстетических достижениях критического реализма.
Разумеется, рахметовский вариант социально активного героя был особенно притягательным для писателей-демократов. Рахметовское начало в той или иной степени присутствует во всех литературных героях, претендующих на роль передового общественного деятеля. Его мы видим у Василия Теленьева (Д. Гире, "Старая и юная Россия"), Сергея Оверина (И. А. Кущевский, "Николай Негорев, или Благополучный россиянин"), Александра Светлова (И. Омулевский, "Шаг за шагом"), Елизара Селиверстова (Н. Бажин, ""Зовет" (Записки Семена Долгого)")
"Что делать?" для воссоздания героического характера профессионального революционера, оказались исключительно убедительными для его последователей, поставивших перед собой задачу сохранения героического идеала в жизни и в литературе. Использовался ряд устойчивых примет революционера:
отказ от дворянских привилегий и материальных благ (Василий Теленьев, армейский офицер, ушел в отставку и живет уроками; Сергей Оверин, оказавшись наследником двухсот душ, "бросил" крестьян, т. е. отказался от них; Аркадий Караманов порывает с отцом и отдает землю крестьянам);
огромная физическая закалка и способность переносить лишения (Теленьев - хороший пловец, свою физическую силу он испытывает в борьбе с сельским силачом; Оверин проверяет свою выдержку, вонзив в ладонь правой руки ланцет; Стожаров может спать на гвоздях, как Рахметов, автор называет его ригористом);
отказ от любви к женщине во имя большой общественной цели (любовь не входит в жизненные расчеты Теленьева; Оверин, восхищенный мужественным поведением Лизы при аресте, готов на ней жениться, но отказывается от своего намерения, узнав, что ее любит Малинин; Стожаров уходит от любимой девушки - Вари Бармитиновой; Светлов заявляет Христине Жилинской, что никогда не женится, и читает ей черкесскую песню из поэмы Лермонтова "Измаил-Бей", знакомую читателям также и по роману "Что делать?"; Селиверстов несчастен в личной жизни, но у него "есть дело, есть другая любовь, более великая, есть другое счастье, более полное" - общее дело);
причисляя себя к тем образованным людям, которые желают добра крестьянам; Оверин "вычисляет круг исторических событий в России", создает новую науку-"историческую алгебру", по которой дворянство равняется нулю; все это подготовило его к решительному шагу - возглавить крестьянское восстание; Светлов пропагандирует передовые идеи через школу взрослых и без колебаний сочувствует восставшим рабочим Ельцинской фабрики).
"рахметовской" идейно-художественной структуры с акцентом на "исключительность" героев позволяют говорить о несомненном влиянии Чернышевского на произведения демократической беллетристики.
Литературно-общественная значимость героического облика "особенного человека" не подлежит сомнению. Примечательно, что Н. Бажин, бичуя благодушных людей, напоминает о настоятельной потребности "возвышения всего общества до высоты идеальных личностей", так как "исключительные личности есть <...> в некотором роде масштаб для общественной совести". [25]
Примечания
"землевольца" С. С. Рымаренко о романе "Отцы и дети". Предисловие и публикация Р. А. Тубина. - Литературное наследство, т. 76. М., 1967, с. 158.
[21] См.: Звенья, т. 2. М. -Л., 1933, с. 407.
[23] Трощанский В. Ф. Идеалы наших общественных деятелей. - ЦГАОР, ф. 112, т. 2, ед. хр. 2334, л. 64.