Марья Алексевна знала, что говорилось в театре, но еще не знала, что выходило из этого разговора.
В то время как она, расстроенная огорчением от дочери и в расстройстве налившая много рому в свой пунш, уже давно храпела, Михаил Иваныч Сторешников ужинал в каком-то моднейшем ресторане с другими кавалерами, приходившими в ложу. В компании было еще четвертое лицо, -- француженка, приехавшая с офицером. Ужин приближался к концу
-- Мсье СторешнИк! -- Сторешников возликовал: француженка обращалась к нему в третий раз во время ужина: -- мсье СторешнИк! вы позвольте мне так называть вас, это приятнее звучит и легче выговаривается, -- я не думала, что я буду одна дама в вашем обществе; я надеялась увидеть здесь Адель, -- это было бы приятно, я ее так редко ежу.
-- Адель поссорилась со мною, к несчастью.
Офицер хотел сказать что-то, но промолчал.
-- Не верьте ему, m-lle Жюли, -- сказал статский, -- он боится открыть вам истину, думает, что вы рассердитесь, когда узнаете, что он бросил француженку для русской.
-- Я не знаю, зачем и мы-то сюда поехали! -- сказал офицер.
-- Нет, Серж, отчего же, когда Жан просил! и мне было очень приятно познакомиться с мсье Сторешником. Но, мсье СторешнИк, фи, какой у вас дурной вкус! Я бы ничего не имела возразить, если бы вы покинули Адель для этой грузинки, в ложе которой были с ними обоими; но променять француженку на русскую... воображаю! бесцветные глаза, бесцветные жиденькие волосы, бессмысленное, бесцветное лицо... виновата, не бесцветное, а, как вы говорите, кровь со сливками, то есть кушанье, которое могут брать в рот только ваши эскимосы! Жан, подайте пепельницу грешнику против граций, пусть он посыплет пеплом свою преступную голову!
-- Ты наговорила столько вздора, Жюли, что не ему, а тебе надобно посыпать пеплом голову, -- сказал офицер: -- ведь та, которую ты назвала грузинкою,-- это она и есть русская-то.
-- Ты смеешься надо мною?
-- Чистейшая русская,-- сказал офицер.
-- Невозможно!
-- Ты напрасно думаешь, милая Жюли, что в нашей нации один тип красоты, как в вашей. Да и у вас много блондинок. А мы, Жюли, смесь племен, от беловолосых, как финны ("Да, да, финны", заметила для себя француженка), до черных, гораздо чернее итальянцев, -- это татары, монголы ("Да, монголы, знаю", заметила для себя француженка), -- они все дали много своей крови в нашу! У нас блондинки, которых ты ненавидишь, только один из местных типов, -- самый распространенный, но не господствующий.
-- Это удивительно! но она великолепна! Почему она не поступит на сцену? Впрочем, господа, я говорю только о том, что я видела. Остается вопрос, очень важный: ее нога? Ваш великий поэт Карасен, говорили мне, сказал, что в целой России нет пяти пар маленьких и стройных ног. {11}
-- Жюли, это сказал не Карасен, -- и лучше зови его: Карамзин, -- Карамзин был историк, да и то не русский, а татарский {12}, -- вот тебе новое доказательство разнообразия наших типов. О ножках сказал Пушкин, -- его стихи были хороши для своего времени, но теперь потеряли большую часть своей цены. Кстати, эскимосы живут в Америке, а наши дикари, которые пьют оленью кровь, называются самоеды {13}.
-- Благодарю, Серж. Карамзин -- историк; Пушкин -- знаю; эскимосы в Америке; русские -- самоеды; да, самоеды, -- но это звучит очень мило са-мо-е-ды! Теперь буду помнить. Я, господа, велю Сержу все это говорить мне, когда мы одни, или не в нашем обществе. Это очень полезно для разговора. Притом науки -- моя страсть; я родилась быть m-me Сталь {14}, господа. Но это посторонний эпизод. Возвращаемся к вопросу: ее нога?
-- Если вы позволите мне завтра явиться к вам, m-lle Жюли, я буду иметь честь привезти к вам ее башмак.
-- Привозите, я примерю. Это затрогивает мое любопытство.
Сторешников был в восторге: как же? -- он едва цеплялся за хвост Жана, Жан едва цеплялся за хвост Сержа, Жюли -- одна из первых француженок между француженками общества Сержа, -- честь, великая честь!
-- Бюст очень хорош, -- сказал Сторешников, ободрявшийся выгодными отзывами о предмете его вкуса, и уже замысливший, что может говорить комплименты Жюли, чего до сих пор не смел: -- ее бюст очарователен, хотя, конечно, хвалить бюст другой женщины здесь -- святотатство.
-- Ха, ха, ха! Этот господин хочет сказать комплимент моему бюсту! Я не ипокритка {15} и не обманщица, мсье СторешнИк: я не хвалюсь и не терплю, чтобы другие хвалили меня за то, что у меня плохо. Слава богу, у меня еще довольно осталось, чем я могу хвалиться по правде. Но мой бюст -- ха, ха, ха! Жан, вы видели мой бюст -- скажите ему! Вы молчите, Жан? Вашу руку, мсье СторешнИк, -- она схватила его за руку, -- чувствуете, что это не тело? Попробуйте еще здесь, -- и здесь, -- теперь знаете? Я ношу накладной бюст, как ношу платье, юбку, рубашку не потому, чтоб это мне нравилось, -- по-моему, было бы лучше без этих ипокритств, -- а потому, что это так принято в обществе. Но женщина, которая столько жила, как я, -- и как жила, мсье СторешнИк! я теперь святая, схимница перед тем, что была, -- такая женщина не может сохранить бюста! -- И вдруг она заплакала: -- мой бюст! мой бюст! моя чистота! о, боже, затем ли я родилась?
-- Вы лжете, господа, -- закричала она, вскочила и ударила кулаком по столу: -- вы клевещете! Вы низкие люди! она не любовница его! он хочет купить ее! Я видела, как она отворачивалась от него, горела негодованьем и ненавистью. Это гнусно!
-- Да, -- сказал статский, лениво потягиваясь: -- ты прихвастнул, Сторешников; у вас дело еще не кончено, а ты уж наговорил, что живешь с нею, даже разошелся с Аделью для лучшего заверения нас. Да, ты описывал нам очень хорошо, но описывал то, чего еще не видал; впрочем, это ничего; не за неделю до нынешнего дня, так через неделю после нынешнего дня, -- это все равно. И ты не разочаруешься в описаниях, которые делал по воображению; найдешь даже лучше, чем думаешь. Я рассматривал: останешься доволен.
-- Нет, m-llе Жюли, вы обманулись, смею вас уверить, в вашем заключении; простите, что осмеливаюсь противоречить вам, но она -- моя любовница. Это была обыкновенная любовная ссора от ревности; она видела, что я первый акт сидел в ложе m-lle Матильды, -- только и всего!
-- А не вру, не вру.
-- Докажи. Я человек положительный и без доказательств не верю.
-- Ну, вот и пятишься, и уличаешь себя, что врешь. Какие доказательства? Будто трудно найти? Да вот тебе: завтра мы собираемся ужинать опять здесь. M-lle Жюли будет так добра, что привезет Сержа, я привезу свою миленькую Берту, ты привезешь ее. Если привезешь -- я проиграл, ужин на мой счет; не привезешь -- изгоняешься со стыдом из нашего круга! -- Жан дернул сонетку; вошел слуга. -- Simon, будьте так добры: завтра ужин на шесть персон, точно такой, как был, когда я венчался у вас с Бертою, -- помните, пред рождеством? -- и в той же комнате.
-- Как не помнить такого ужина, мсье! Будет исполнено.
Слуга вышел.
-- Гнусные люди! гадкие люди! я была два года уличною женщиной в Париже, я полгода жила в доме, где собирались воры, я и там не встречала троих таких низких людей вместе! Боже мой, с кем я принуждена жить в обществе! За что такой позор, мне, о, боже? -- Она упала на колени. -- Боже! я слабая женщина! Голод я умела переносить, но в Париже так холодно зимой! Холод был так силен, обольщения так хитры! Я хотела жить, я хотела любить, -- боже! ведь это не грех, -- за что же ты так наказываешь меня? Вырви меня из этого круга, вырви меня из этой грязи! Дай мне силу сделаться опять уличной женщиной в Париже, я не прошу у тебя ничего другого, я недостойна ничего другого, но освободи меня от этих людей, от этих гнусных людей! -- Она вскочила и подбежала к офицеру: -- Серж, и ты такой же? Нет, ты лучше их! ("Лучше", флегматически заметил офицер.) Разве это не гнусно?
-- И ты молчишь? допускаешь? соглашаешься? участвуешь?
-- Садись ко мне на колени, моя милая Жюли. -- Он стал ласкать ее, она успокоилась. -- Как я люблю тебя в такие минуты! Ты славная женщина. Ну, что ты не соглашаешься повенчаться со мною? сколько раз я просил тебя об этом! Согласись.
-- Брак? ярмо? предрассудок? Никогда! я запретила тебе говорить мне такие глупости. Не серди меня. Но... Серж, милый Серж! запрети ему! он тебя боится, -- спаси ее!
-- Жюли, будь хладнокровнее. Это невозможно. Не он, так другой, все равно. Да вот, посмотри, Жан уже думает отбить ее у него, а таких Жанов тысячи, ты знаешь. От всех не убережешь, когда мать хочет торговать дочерью. Лбом стену не прошибешь, говорим мы, русские. Мы умный народ, Жюли. Видишь, как спокойно я живу, приняв этот наш русский принцип.
-- Знаю.
-- Едем к ней. Я предупрежу ее.
-- В первом-то часу ночи? Поедем-ка лучше спать. До свиданья, Жан. До свиданья, Сторешников. Разумеется, вы не будете ждать Жюли и меня на ваш завтрашний ужин: вы видите, как она раздражена. Да и мне, сказать по правде, эта история не нравится. Конечно, вам нет дела до моего мнения. До свиданья.
-- Экая бешеная француженка, -- сказал статский, потягиваясь и зевая, когда офицер и Жюли ушли. -- Очень пикантная женщина, но это уж чересчур. Очень приятно видеть, когда хорошенькая женщина будирует {16}, но с нею я не ужился бы четыре часа, не то что четыре года. Конечно, Сторешников, наш ужин не расстраивается от ее каприза. Я привезу Поля с Матильдою вместо них. А теперь пора по домам. Мне еще нужно заехать к Берте и потом к маленькой Лотхен, которая очень мила.
11) Ваш великий поэт <...> сказал, что в целой России нет пяти пар маленьких и стройных ног. -- См. в "Евгении Онегине":
... только вряд
Найдете вы в России целой
Три пары стройных женских ног...
12) ... Карамзин был историк, да и то не русский, а татарский. -- Вероятно, Чернышевский одновременно намекает и на татарское происхождение дворянского рода Карамзиных и на консервативную историческую концепцию автора "Истории государства Российского", "Записки о древней и новой России" и пр. В приписывающейся Пушкину эпиграмме на Карамзина читаем: "В его "Истории" изящность, простота Доказывают нам, без всякого пристрастья, Необходимость самовластья И прелести кнута". Кнут, в частности, считался занесенным на Русь именно татарами. Упоминания Карамзина см.: Чернышевский, т. XVI, стр. 874.
13) самоеды -- тогдашнее название ненцев.
14) m-me Сталь -- знаменитая французская писательница А. -Л. -Ж. де Сталь (Stael, 1766-1817). Ее разносторонний литературный талант, ум и красноречие сделали ее салон центром Парижа накануне и в первые годы Революция, дневнике (запись 4 марта 1853 г.) Чернышевский мечтает о том, что его будущая жена станет де Сталь (т. I, стр. 476).