-- Верочка, иди обедать! -- крикнула Марья Алексевна.
В самом деле, Павел Константиныч возвратился, пирог давно готов, -- не кондитерский, а у Матрены, с начинкою из говядины от вчерашнего супа.
-- Марья Алексевна, вы не пробовали никогда перед обедом рюмку водки? Это очень полезно, особенно вот этой, горькой померанцевой. Я вам говорю как медик. Пожалуйста, попробуйте. Нет, нет, непременно попробуйте. Я как медик предписываю попробовать.
-- Разве только медика надобно слушать, и то полрюмочки.
-- Нет, Марья Алексевна, полрюмочки не принесет пользы.
-- А сами-то что же, Дмитрий Сергеич?
-- Стар стал, остепенился, Марья Алексевна. Зарок дал.
-- В самом деле, согревает как будто бы!
-- В том и польза, Марья Алексевна, что согревает.
"Какой он веселый, в самом деле! Неужели в самом деле есть средство? И как это он с нею так подружился? А на меня и не смотрит, -- ах, какой хитрый!"
Сели за стол.
-- А вот мы с Павлом Константинычем этого выпьем, так выпьем. Эль -- это все равно, что пиво, -- не больше, как пиво. Попробуйте, Марья Алексевна.
-- Если вы говорите, что пиво, позвольте, -- пива почему не выпить!
("Господи, сколько бутылок! Ах, какая я глупенькая! Так вот она дружба-то!")
("Экая шельма какой! Сам-то не пьет. Только губы приложил к своей ели-то. А славная эта ель, -- и будто кваском припахивает, и сила есть, хорошая сила есть. Когда Мишку с нею окручу, водку брошу, все эту ель стану пить. -- Ну, этот ума не пропьет! Хоть бы приложился, каналья! Ну, да мне же лучше. А поди, чай, ежели бы захотел пить, здоров пить".)
-- Да вы бы сами выкушали хоть что-нибудь, Дмитрий Сергеич.
-- Э, на моем веку много выпито, Марья Алексевна, -- в запас выпито, надолго станет! Не было дела, не было денег -- пил; есть дело, есть деньги, -- не нужно вина, и без него весело.
И таким образом идет весь обед. Подают кондитерский пирог.
-- Милая Матрена Степановна, а что к этому следует?
-- Сейчас, Дмитрий Сергеич, сейчас, -- Матрена возвращается с бутылкою шампанского.
-- Вера Павловна, вы не пили, и я не пил. Теперь выпьем и мы. Здоровье моей невесты и вашего жениха!
"Что это?" -- "Неужели это?" -- думает Верочка.
-- Дай бог вашей невесте и верочкину жениху счастья, -- говорит Марья Алексевна: -- а нам, старикам, дай бог поскорее верочкиной свадьбы дождаться.
-- Ничего, скоро дождетесь, Марья Алексевна. Да, Вера Павловна? Да!
"Неужели он в самом деле это говорит?" -- думает Верочка.
-- Да, Вера Павловна, разумеется, да. Говорите же "да".
-- Да, -- говорит Верочка.
-- Так, Вера Павловна, что понапрасну маменьку вводить в сомнение. "Да", и только. Так теперь надобно второй тост. За скорую свадьбу Веры Павловны! Пейте, Вера Павловна! ничего, хорошо будет. Чокнемтесь. За вашу скорую свадьбу!
Чокаются.
духа.
-- Дай бог, дай бог, -- повторяет Павел Константиныч.
-- Как мы довольны вами, Дмитрий Сергеич, -- говорит Марья Алексевна по окончании обеда; -- уж как довольны! у нас же да нас же угостили; -- вот уж, можно сказать, праздник сделали! -- Глаза ее смотрят уже более приятно, нежели бодро.
Не все-то так хитро делается, как хитро выходит, Лопухов не рассчитывал на этот результат, когда покупал вино: он хотел только дать взятку Марье Алексевне, чтоб не потерять ее благосклонности, назвавшись на обед. Станет ли она напиваться при постороннем человеке, которому хоть и сочувствует во всем, но не доверяет, потому что кому же она может доверять? -- Да и сама она не ждала от себя такого быстрого образа действий: она располагала отложить основательное наслаждение до после-чаю. Но слаб каждый человек. Против водки и других знакомых вкусов она устояла бы, но эль и тому подобные прелести соблазнили ее неопытность.
да Лопухов. Верочка сказала, что не хочет чаю, и ушла в свою комнату. Павел Константиныч, человек необразованный, тотчас после последнего блюда пошел прилечь, как всегда, Дмитрий Сергеич пил медленно; выпив чашку, спросил другую. Тут Марья Алексевна уже изнемогла, извинилась тем, что чувствует себя нехорошо с самого утра, -- гость просил не церемониться и остался один. Выпил вторую чашку, выпил третью и задремал в креслах, должно быть, тоже нализался, как наше-то золото, по рассуждению Матрены. А золото уже храпело; должно быть, этот храп разбудил Дмитрия Сергеича, когда Матрена окончательно ушла в кухню, убрав самовар и чашки.